Каталог статей из сборников научных конференций и научных журналов- Жанр утопии и «Деревенская проза»

В. В. Рязанов

Мичуринский государственный педагогический институт,

г. Мичуринск, Тамбовская область, Россия

В истории литературы утопические романы и повести всегда играли большую роль, так как служили одной из форм осознания и оценки образа будущего. Вырастая, как правило, из критики настоящего, утопия рисовала дальнейшее движение общества, его возможные пути, набрасывала различные варианты грядущего. Эта функция утопической литературы сохранилась и до сих пор, несмотря на бурное развитие футурологии и популярность научной фантастики.

Сегодня трудно представить себе литературу без утопических произведений. Как говорил Оскар Уайльд, «на карту земли, на которой не обозначена утопия, не стоит смотреть, так как эта карта игнорирует страну, к которой неустанно стремится человечество» [9, с. 112].

Отметим, что судьба литературных жанров исторически изменчива. По причинам как эстетического, так и – нередко – внеэстетического порядка одни из них, оттесняя другие, занимают ведущее (или просто – более заметное, нежели раньше) место в литературном процессе, чтобы по истечении некоторого времени отойти на литературную периферию, уступив указанное место тем, что еще недавно играли в литературе куда более скромную роль.

Не вдаваясь в объяснение причин, обусловливающих природу жанрового развития в целом, сошлемся в этом случае лишь на ставшую уже классической работу  Ю. Тынянова «О литературной эволюции» (1927), позволяющую понять многое в характере и механизме формирования указанного явления. Методологический смысл имеет конечный вывод, к которому приходит ученый: «Изучение эволюции литературы возможно только при отношении к литературе как к ряду, системе, соотнесенной с другими рядами, системами, ими обусловленной. Рассмотрение должно идти от конструктивной функции к функции литературной, от литературной к речевой. Оно должно выяснить эволюционное взаимодействие функций и форм. Эволюционное изучение должно идти от литературного ряда к ближайшим соотнесенным рядам, а не дальнейшим, пусть и главным» [8, с. 406]. В этих словах нам видится ключ к пониманию и объяснению процессов возникновения, становления, расцвета и угасания (порою – временного) того или иного жанра.

Термин «утопия» изначально ведет свое происхождение от названия фантастического вымышленного острова в знаменитой книге Томаса Мора. Буквально смысл термина «утопия» – место, которого нет. Впервые в значении «модель идеального общества» слово «утопия» встречается в книге путешествий английского священника Семпоэла Перчеса «Паломничество». Утопическое сознание в широком смысле слова свойственно всякому обществу, в котором существуют развитые противоречия. Суть его состоит в мысленном «снятии» этих противоречий, в представлении о том, как должно выглядеть общество, жизнь в идеале. В традиционном обществе утопия носила ретроспективный характер: идеальное состояние относилось к «временам предков». Существовали легенды о счастливых странах (например, «Страна Гипербореев» у древних греков, «Беловодье» и «Опоньское царство» русских сказаний). В Новое время на эти представления наложились интеллектуальные, философские традиции конструирования «идеального строя», идущие от Платона.

Однако философская утопия оставалась лишь родом интеллектуальной игры. Кризис традиционного общества и модернизация, с одной стороны, повлекли реальное преобразование общества на рациональных началах, с другой – обострение всяческих противоречий. Эта ситуация оказалась чрезвычайно благоприятной для возникновения феномена массового утопического сознания. Утопист уже не мечтал о наилучшем строе как о недосягаемом идеале, а твердо знал и верил, что жизнь должна быть – и обязательно будет – перестроена на определенных принципах.

В России утопическая литература имела, как известно, широкое распространение. Известно, что многие русские мыслители XIX века были утопическими социалистами. Идеи утопического социализма развивали и Белинский, и Чернышевский, и Герцен, и Огарев, и Ткачев, и Лавров, и Кропоткин. Однако долгое время считалось, что в России отсутствовала самостоятельная и оригинальная литературная утопия. Между тем в русской литературе существует довольно богатая традиция, связанная с разнообразными жанровыми разновидностями утопии. Это – и утопический роман М. М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую», и декабристская утопия А. Д. Улыбышева «Сон», и утопический роман В. Ф. Одоевского «4338 год», и сатирическая утопия Г. П. Данилевского «Жизнь через сто лет», и социалистическая утопия Н. Г. Чернышевского в романе «Что делать?», и антиутопии В. Я. Брюсова «Республика Южного Креста» и Н. Ф. Федорова «Вечер в 2117 году», и социалистические утопии А. А. Богданова «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». Достоянием русского читателя стали находившиеся долгое время под запретом антиутопия Е. Замятина «Мы» и социалистическая утопия А. В. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Все это свидетельствует о том, что русский утопический роман был на уровне мировой утопической литературы, а в жанре негативной утопии русские писатели оказывались впереди.

Понятие утопии сейчас сложно и многозначно. Как пишет Б. А. Ланин,  «утопия – социальный проект идеального будущего, резко отличающийся от наличной реальности и противопоставленный ей». Основополагающими признаками жанра утопии, по мнению Б. А. Ланина, являются: «подробное описание регулируемой общественной жизни», наличие «фигуры рассказчика, посещающего утопическое общество, и его проводника» [5, с. 163].

В обыденном сознании утопия нередко ассоциируется с кабинетным мышлением, сочиняющим несбыточные планы и химеры. Но это упрощенное понимание. Социальный утопизм не беспочвен, он возникает как ответ на определенные общественные запросы, влияет на умы и ход событий. Независимо от того, как велико это влияние и насколько результаты соответствуют первоначальным замыслам, утопия выступает как своеобразная форма социального действия, социальной критики.

Так, Н. В. Ковтун определяет утопию как «геометрическую идиллию, стремящуюся быть умственной проекцией природного порядка» [4, с. 7]. Она подчеркивает важную особенность утопии – статичность. Н. В. Ковтун предельно расширительно истолковывает утопию, относя к ней самые различные произведения «деревенской прозы» – от очерков В. Овечкина до повестей В. Распутина. «Антиутопия», «негативная утопия» истолкованы в её фундаментальном исследовании как «производные» жанровые разновидности, модификации утопического «метажанра» [4, с. 29]. В дополнение к литературоведческому понятию утопии как жанра, Н. В. Ковтун вводит широкое понятие «утопический дискурс» [4, с. 275], включающее в себя и жанр, и характерное направление общественной мысли, и мироощущение целой эпохи. Утопия в истолковании Н.В. Ковтун представляет собой «общеинтеллектуальный дискурс, содержание которого выявляется через противостояние совокупности приёмов, связанных с понятиями «миф», «ритуал», «эсхатология» «идеология»» [4, с. 32].

Интересна позиция В. Н. Евсеева, который относит «утопиологию» к «междисциплинарной области в гуманитарных науках» [3, с. 98]. Как и В. Н. Евсеев, Н. В. Ковтун не отрицает трактовку утопии в качестве интенции, изначально присущей человеческому сознанию в качестве мечты, желания, в качестве способа преодоления границы между искусством и жизнью, «культурным архивом» и «текущим моментом»[3, с. 104]. Интересно и то, что Н. В. Ковтуну оказывается близким введенное Л. Геллером и М. Нике понятие «утопического поля» [2, с. 302].

Утопия, как литературный жанр, предполагает развернутое описание общественной, государственной и частной жизни воображаемой страны, которая отличается идеальным политическим укладом и всеобщей социальной справедливостью. Утопии каждой эпохи, даже если они устремлены в будущее или, напротив, ищут идеал в далеком прошлом, носят на себе отпечаток времени и места, в котором они возникли. Древнегреческие утопии замкнуты в кругу самодостаточного города-государства. Европейское средневековье порождало, прежде всего, христианские утопии – неортодоксальные, еретические, антицерковные и все же вдохновлявшиеся теми же самыми, что и официальное учение, предпосылками и не способные выйти за пределы мышления в религиозных категориях. В эпоху великих географических открытий множатся утопии в форме описаний якобы реально существующих стран. Пример – четвертая часть «Приключений Гулливера» Джонатана Свифта, а также не менее знаменитый роман «Город солнца» Томмазо Кампанеллы. Буржуа эпохи антифеодальных революций обнаруживает свое собственное изображение естественного человека и общественного договора, человека, свободного от гнета сословных ограничений и обязательств. В XVIII–XIX веках идеал изображается в виде предполагаемого результата исторического процесса, якобы неизбежно ведущего к осуществлению известных целей. И, наконец, утопии XIX–XX веков отводят главное место перспективам развития техники и использования ее на благо человечества.

Как средство превращения утопической мечты в реальность восприняли многие писатели и русскую революцию 1917 года. В то время было написано много утопических произведений, среди которых «Через полвека» С. Ф. Шарапова, «Инония» С. Есенина, «Грядущий мир» Я. Окунёва.

Специалисты-литературоведы и философы выделяют утопии технократические, то есть такие, где социальные проблемы решаются путем ускорения научно-технического прогресса; социальные, которые предполагают возможность изменения людьми собственного общества. Среди утопий иногда выделяют эгалитарные, идеализирующие и абсолютизирующие принципы всеобщего равенства и гармоничного развития личности (И. А. Ефремов «Туманность Андромеды») и элитарные, отстаивающие построение общества, расслоенного по принципу справедливости и целесообразности (А. Лукьянов «Чёрная пешка»).

Основной отличительной чертой утопии, её спецификой является то, что при её создании не учитываются ограничения реального мира. Отсюда и восприятие утопии в качестве нереализуемого социального идеала. Это также является конструктивной особенностью утопии. Но с общетеоретической точки зрения при определённых условиях утопия может быть осуществлена. Последствиям реализации технократической утопии посвящен «Экологический роман» С. П. Залыгина, главная мысль которого заключается в утверждении возможности осуществления утопии. Но сама эта возможность оказывается трагедией народа. По словам Н. В. Ковтуна, «высшая степень победившего утопизма – сталинизм». Модель утопической общины – колхоз, рыбацкий поселок, где все люди соединены особыми отношениями, рисуется писателями-«деревенщиками». С. Залыгин, Ф. Абрамов, В. Тендряков, В. Шукшин, Б. Можаев, В. Распутин изображают героев, совсем непохожих «на стереотипных крестьян, населяющих образцовые колхозы» [4, с. 272].

Создаваемый усилиями «благодетелей» колхоз, как и коммуна, и есть утопия. Это модель построения общества, идеализирующего принципы всеобщего равенства и гармоничного развития личности. Коллективное ведение хозяйства, как и торжество справедливости в отношениях между людьми – это социальный идеал, который предполагает возможность радикального изменения людьми основ собственного жизнеустройства. Но эта идея не учитывает индивидуальных особенностей каждой личности, и в этом ее уязвимость.

Так, главный герой романа «Мы» Е.Замятина сталкивается с диктатом тоталитарного государства. А в романе Б. Можаева «Мужики и бабы» утопическими благодетелями становятся Ашихмин и Возвышаев. Б. Можаев уже в близкие нам времена утверждает: «Соблазнительная теория вселенского Добродетельного Икара – сделать всех счастливыми в один всеобщий присест за длинные столы с небесной манной, распределенной на равные доли все тем же Добродетельным Икаром, была погребена на нашей земле русскими мужиками и бабами. Но всякая утопия тем и сильна, что словно бессмертный чертополох, заваленная в одном месте, она может вынырнуть совершенно в другом» [6, с. 700].

Писатель доказывает, что создать «земной рай», держа людей в страхе, нельзя. Но главный принцип руководства Никанора Возвышаева – именно страх. Чтобы остановить «контрреволюционный» забой скота, он самовольно вводит штраф в пятикратном размере с конфискацией имущества, без санкции прокурора арестовывает людей. Стиль его руководства реализацией утопии мы видим в том, как он наставляет своих подчиненных проводить «сплошную коллективизацию»: «Это не выдумки наши, а руководящая директива, спущенная самим товарищем Кагановичем. Снисхождения никому не будет... Три дня вам сроку... 20 февраля все должны быть в колхозах! Не проведете в срок кампанию – захватите с собой сухари. Назад не вернетесь» [6, с. 650].

20 февраля в Тихановском районе – районе «сплошной коллективизации» – все должны были вступить в колхоз. Утопический проект должен стать явью. Но «несознательные» мужики упираются, не сдают семена. Чтобы «подтянуть» людей до «понимания момента», «возвысить» мужика до «проникновения» в социалистический идеал, Возвышаев (заметим здесь откровенно «говорящую» и одновременно горько ироническую фамилию-характеристику героя утопического романа) дает команду сбивать замки с амбаров, брать крестьян под арест, штрафовать. Это вызывает ответную волну возмущения. Мужики в Веретье переломали общественные кормушки и сбежали в лес, в селе Красухине избили Зенина и держали его под арестом, кормушки разбили, магазины разграбили, семена растащили. В Желудевке повыбивали окна в сельсовете, сожгли бумаги. Можаевские крестьяне не могут принять насильственную коллективизацию, здравый смысл не позволяет им поверить, что в «общественный рай» можно и нужно сгонять людей насильственно. Утопия светлого будущего оспаривается образом современной деревни с её бедами и проблемами.

Вместе с тем утопизм иного рода не чужд писателю. В утопическом ключе, в виде «мужицкого рая», в жанре «природной утопии» изображает Б. Можаев доколхозную деревню. В этом ключе выдержано изображение покоса. На покос выезжали несколькими дворами, «чтобы не пахать и не сеять, а время подойдёт – выехать всем миром, как на праздник» [6, с. 16]. Элемент утопии акцентируется писателем и при изображении традиций семейной жизни. И в горе и в радости крестьяне поддерживали друг друга, «свадьбы справляли вместе по-людски, красиво» [6, с. 40].  Природная утопия», а точнее заведенный природой, естественно сформировавшийся распорядок жизни, сталкиваются в романе Б. Можаева с утопией умозрительной, искусственной – с планами коллективизации крестьянства. Результатом оказывается трагедия русской деревни, воссозданная в жанре романа-антиутопии.

Роман «Мужики и бабы», как и другие произведения писателей-«деревенщиков», свидетельствуют не только о смелости и оригинальности утопического мышления, но и о высоких художественных достоинствах их сочинений. Определив параметры утопии как жанра и свойства её некоторых жанровых разновидностей, приходим к выводу: утопия осмыслила многие социальные и духовные процессы в обществе и демонстрирует значительный потенциал  этого жанра в русской литературе XX века, в современной литературе.

Библиографический список

1. Вильчек Л. Большаки и проселки «деревенской прозы». – М.: Знание, 1985. – 40 с.

2. Геллер Л., Нике М. Утопия в России. – СПб.: Нева, 2003. – 312 с.

3. Евсеев В. Н. Роман «Мы» Е. И.Замятина (Жанровые аспекты). – шим, 2000. – 189 с.

4. Ковтун Н. В. Русская литературная утопия второй половины XX в.: монография. – Томск: изд-во Том. ун-та, 2005. – 536 с.

5. Ланин Б. А., Боршанская М. М. Русская литературная антиутопия. – М.: Онега, 1993. – 247 с.

6. Можаев Б. А. Мужики и бабы. Роман. – М.: Арда, 2007. – 704 с.

7. Платон. Государство. Законы. – М.: Просвещение, 1998. – 540 с.

8. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. – М.: Наука, 1977. – 574 с.

9. Уайльд О. Душа человека при социализме. – М.: Прогресс, 2007. – 206 с.