Каталог статей из сборников научных конференций и научных журналов- Символика степной травы в поэзии Б. Дугарова

Н. Н. Алексеева, кандидат философских наук,

Бурятский государственный университет,

г. Улан-Удэ, Россия

Современный поэт Бурятии – Б. Дугаров свои произведения создает на русском языке, но его творчество представляет собой систему восточного мировосприятия. Как поэта-мыслителя его прежде всего интересуют темы всеединства, недвойственности сего существа, взаимопроникновения и взаимобытия, относительности времени пространства. Разрабатывая эти темы, поэт привлекает образы природы. Но, вовлеченные в «восточный» контекст, они «стираются» как образы природы и становятся всего лишь средством выражения идей. С одной стороны, они предстают в своем естественном предметном значении: луна как луна, солнце как солнце, ручей как ручей, но с другой, – лишенные индивидуальной экспрессивности, эти образы теряют конкретность и приобретают обобщенное значение, как некий вариант, который подразумевает множество конкретных реализаций. Т. е. они воспринимаются как знаки единого вечного и переменчивого мира, где все взаимосвязано и ничто не существует отдельно, а одно содержит все и все заключено в одном. Поэтическое сознание вообще близко восточному, так как оно устремлено «вглубь» и видит окружающий мир в таких взаимосвязях, которые ускользают от остальных и становясь доступным только как результат понимания, озарения, достигнутого в процессе размышлений, медитаций путем сосредоточения внимания на окружающих предметах. Образы природы используются функционально. Каждый поэт или прозаик использует этот образ по-своему «нагружает» разным смыслом.

В поэзии Баира Дугарова, в которой особенно ярко проявляется связь человека – степняка в прошлом с образом степей, особое символическое значение придается траве, цветам, кустам. В данном случае справедливой представляется мысль Г. Гачева о том, что кочевник воспринимает растительность как экзистенциальную сущность. Оттого кочевник особо восприимчив к травам, т.к. он больше познает мир через обоняние, запах. «Чуткость кочевника к травам, запахам степи связана с тем, что он через своих животных, которые есть продолжение его существа – прямо поглощает волосяно - растительный покров земли» [1, с. 75]. Кочевники направили свои усилия на преодоление вызова степи.

Образ степной травы в лирике Баира Дугарова имеет свой символический подтекст и представлена в основном в следующих образах: трава ая и трава карагана.

Необходимо сказать, что трава ая и карагана различны в своей художественной содержательности, что также проявляется и во внешнем виде этих растений. Отсюда и разное по своему характеру их поэтическое воплощение. Карагана имеет сухие, колкие ветки, в лирике Б. Дугаров сравнивает ее с собакой: «И смельчака, который жаждал/ пройти сквозь строй караганы,/ она как лайка не однажды/ хватала цепко за штаны»). В то же время в данном образе воплощается идея природной жизнестойкости и непоколебимости. Это свойство обуславливает широкое художественное использование этого образа: И какие б ни шумели времена, / По весне всегда цветет карагана //.

На каждом историческом этапе проявляются те же неизменные ценности. Образ караганы соединяет, восстанавливает связь времен. Особенностью караганы как растения является ее неистребимая живучесть, способность произрастать в самых неблагоприятных, неплодородных почвах. Поэт, используя эстетику данного образа, находит в нем генетическую связь с пространством родного мира и олицетворение вечности кочевого мира. Если в изображении травы ая время приобретает разрушающий, деструктивный характер, то в данном случае карагана неподвластна даже временам, становясь определенностью, логической закономерностью.

В стихотворении «Дикая акация» дается характерная для бурятской степи картина: Кустарник утренней печали,/Влюбленный в ветер и песок/Нагие ветки черной сталью /Угрюмо стынут у дорог//.

Данный отрывок передает нескончаемую тоску, ощущение безысходности; словарный ряд нагнетает эти чувства: «печаль», «угрюмо», «нагие ветки», «черная сталь», «стынут». Этот фрагмент вызывает аллюзии к пушкинскому «Анчару», где такой же безысходностью дышит пустыня, перекликаясь с печальной картиной сухого пустыря Азии: Быть может, за сухие дали,/За пустыри, где пыль одна,/Его так вороны прозвали: /«Ка-р-рагана, кар- р- рагана!»//.

Звук вороньего карканья среди безжизненного пустыря еще больше усугубляет ощущения потерянности, тоски и уныния.

Между степью и пустыней общим является то, что обе они открыты человечеству для пилигримства или временного пребывания. Ни степь, ни пустыня не могут предоставить человеку места для постоянного, вечного обитания. Но и степь, и пустыня дают широкий простор для передвижения в отличие от тех мест, где люди вели оседлый образ жизни. Однако как оплата за эту благодать человек в степи, так и в пустыне обречен на постоянное движение либо же вообще должен покинуть эти пределы, подыскав себе убежище где-нибудь.

Однако, с другой стороны, в степь, где цветет карагана возвращаются птицы. Птицы же в лирике Б. Дугарова всегда несут положительное начало, фигурируя как посланцы небес, существа божественного происхождения, осуществляющие связь с Высшим чистым миром: «И треугольники пернатых/ Из дальней- дальней стороны /Летел вдаль холмов горбатых /На вешний зов караганы».

Образ караганы выступает олицетворением родного края, «неласкового, но трижды родного», который ничем в мире не заменим и на подсознательно-генетическом уровне является местом, куда просится живая душа. Весной карагана оживает, наполняя степь жизнью: «Она ожившими ветвями/звала посланцев с высоты/ посадочными огоньками служили желтые цветы».

Степь скудная, но бесконечно дорогая лирическому герою, наделяет карагану своими свойствами: «Величья дикого полна, / Цвела застенчиво и просто/Как степь сама карагана»//.

Трава ая противоположна карагане по своему виду, у нее нет колючек, когда она цветет, степь приобретает светло-голубой оттенок, поэтому создается более нежный образ. Семантическая неоднозначность образов караганы и ая достигается использованием автором фактора времени. Но и карагана и ая есть – порождение степи, и это становится важным для поэта:Она как лайка не однажды/ хватала цепко за штаны //»»

Как правило, степная трава сухая, на первый взгляд, безжизненная, но именно она есть родина, и пока цветет трава – живет и родная земля. Данная мысль является главной в лирике Б. Дугарова. Каждая травинка, каждый цветок в поэтической картине приобретает философское осмысление. Образ сухой, пыльной, неприхотливой травы ая становится символом родины, родной степи, само название, звучание на бурятском языке подчеркивает ее значимость для степняка, т. к. ая растет только в степи, становясь ее продолжением.

Образ степных трав как символического атрибута родины обретает первостепенное значение, кроме этого, трава становится олицетворением вечности мира. Она уходит и приходит, появляется и исчезает, в данном образе сосредоточена идея движения, закономерности жизни. Вечная смена рождений и умираний воспринимается как условие постоянства, устойчивости мира и жизни в целом.

Степь в данном стихотворении приравнивается к безжизненной пустыне, где что-либо живое – редкость, порождение полупустыни, особенно значимо, когда есть трава как олицетворение жизни, возможности жить в таких условиях. Эта особенность относится к способу жизни и характеристике бурятского этноса в прошлом. Об этом свидетельствует и сочетаемость: траву, неподвластную внешним отрицательным воздействиям, «секут крутые ливни», сухая, неприметная, она тем и важна для героя как средоточие смыслов, связанных с образом родины, степного раздолья: « О том, как родина прекрасна, /Когда трава ая грустит»//.

Рисуя траву ая в степи поэт вводит образ крутых ливней, что создает картину противостояния: «Ая – трава полупустыни, / Сухая, знойная трава,/ Ее секут крутые ливни /И обнимает синева// [2, с. 12].

При этом противостоящие стороны подчеркнуто антагонистичны: хрупкость, беззащитность травы с одной стороны, противостоит мощи стихии крутых ливней с другой. Конкретный образ непогоды переводится в категориальный план. В ливнях выделяется мощь напора – «секут». Использование образа ливня позволяет создать образ, обозначающий одновременно и непогоду, и реальные враждебные силы, хаос социальных и жизненных неурядиц.

Образы трав, выросших на скудной земле, ассоциируются с прошлым кочевников, с жизненно важными принципами существования кочевых племен, сложившихся веками, жизнестойкостью перед различными испытаниями.

Используя эстетику образа ливня как мощи стихии, автор рисует, как нам кажется, и беспощадное, неумолимое время, способное и уничтожить, и вознести. Вероятно, отсюда и возникает семантические перекрещивания «трава – нация» «ливни – время» и наоборот «нация – время», «трава – ливни».

Таким образом, трава и ее способность выживать в сложных условиях – это художественно осмысление нации и ее экзистенциальных принципов, а ливни – это время, современность, такие же жесткие условия, в которых приходится выживать.

В картине бурятской степи, с неприметной травой ая, с отарой овец, плывущей по степи как облака, герой видит свое национально неповторимое, истинные корни, т.к. именно там и так жили его предки, поэтому и связь им осознается на подсознательном уровне. Ее воспевание, любование ей становится поэтическим правилом, а следование степным законам жизнестойкости, крепости основ, корней, генетическим ощущением связи с природой, и связанные с ними этическим нормам предков – его жизненным правилом.

Травы ассоциируются с прошлым кочевников, с важными принципами существования кочевых племен, сложившимися веками, жизнестойкостью перед различного рода испытаниями, тягой к жизни. Так, у Б. Дугарова встречаем строки (о траве ая): «Ая – трава полупустыни/ Ее секут крутые ливни /И обнимает синева»// и (о предках-кочевниках): «На мохнатых конях пронеслось мое смуглое племя. / Возносило, карало его беспощадное время»//.

Синонимический параллелизм секут – карало, обнимает – возносило отражает историю предков, выраженную образом травы, позволяя воспринимать образ травы как символ родины, как знак прошлого и жизненный принцип кочевников и, следовательно, жизненный путь лирического героя. Интерпретация образа травы, неприхотливой, неприметной на вид как символа родины, а также символа живучести, жизнестойкости нации должно, по мнению поэта, говорить о сохранении духовных, нравственных начал, становясь определяющим фактором в процессе возрождения и существования этноса как такового.

Изучение произведений национальных литератур убеждает в том, что литература отразила важнейшие традиционные ценности своего народа в каждом отдельном случае, выступила их хранительницей, отвечая тем самым насущной потребности в них у людей разных поколений, и явилась одной из факторов нынешнего возрождения национальной культуры, поэтому современную литературу и характеризует активное обращение к духовно-нравственным ценностным парадигмам, заключенным, прежде всего, в образах природного мира, которые становятся компонентами поэтики.

Библиографический список

1. Гачев Г. Д. Космо-Психо-Логос. Национальные образы мира. – М. : Академический проект, 2015. – 512 с.
2. Дугаров Б. С. Звезда кочевника: Стихотворения. – Иркутск : Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1994. – 256 с.