Каталог статей из сборников научных конференций и научных журналов- Проблематика рассказа Хён Джингона «Удачный день»

Д. А. Эргашева, соискатель

Технический институт Ёджу,

г. Ташкент, Узбекистан

В начале ХХ столетия в развитии корейской литературы наблюдаются глубокие перемены, обусловленные изменениями как в социально-исторической, так и культурной жизни страны [1]. Общая тенденция по активизации охватившегося движения, отмеченная в разных слоях социально-политической и культурно-исторической жизни Кореи, носила принципиально сопротивленческий характер, обусловленный стремлением страны и народа к независимости. Общее настроение, характерное для страны, устремленной к свободе, отразилось и на формировании новых направлений в литературе, которые проявлялись через творческие поиски писателей, активно заявлявших о себе в своих произведениях и общественно-литературных организациях.

Развитие корейской литературы в начале ХХ века, в эпоху бурных социальных катаклизмов и грандиозных преобразований на мировой арене, не могло проходить изолировано, в отрыве от всемирно-исторических событий, происходивших в Европе и в России – в первую очередь. В связи с этим в произведениях корейских писателей этого периода наблюдается устойчивая социологизация и тематическая тенденциозность, направленная на изображение жизни людей социального дна, в целом устанавливающие причастность произведений к новому направлению.

В русле тенденций «Школы нового направления» (литературным течением, перенявшим «традиции социалистического реализма») написан рассказ Хён Джингона «Удачный день», опубликованный в 1924 году в журнале «Кэбёк». Характерной особенностью рассказа является демократическая устремленность писателя, разделявшего боль, страдания корейского народа, в условиях усиления японского произвола. События, описанные в рассказе, охватывают всего один день из жизни главного героя из социальных низов – рикши Ким Чхомджи, на фоне которого со всей правдивостью воссоздается в деталях сложная и трагическая судьба простого человека, вырисовывается круг острых социальных проблем.

Начало рассказа демонстрирует некоторое отклонение от традиционного развития литературного сюжета, где экспозиционная часть предваряет основное действие. У корейского писателя действие начинается сразу, с завязки конфликтного узла, обозначенного констатацией факта об удачном дне: «Холодное пасмурное небо с утра обещало снег, однако вскоре на город обрушился липкий промозглый дождь. Этот день оказался для рикши Ким Чхомджу, работавшего у Восточных ворот, особенно удачным» [2, с. 53]. Образ главного героя Чходжи развертывается в пространстве и времени, предопределяющих идейную направленность произведения, социальное положение главного героя, которое передается путем пейзажной зарисовки. В первых предложениях задается основной тон повествования и обозначается основная коллизия, определившая характер и специфику конфликта. Идея произведения, авторская интенция к воспроизводимому факту даются в самом начале произведения, а собственно сюжет является образной экспликацией, разворачиванием именно данной идеи, но с противоположным знаком минус.

Здесь вырисовывается общая для поэтики этого произведения черта, указывающая на значимость для писателя «априорной» эмоционально-логической установки: поверх спокойной аналитической манеры исследования жизни он как бы пытается обнаружить в ней нечто архетипическое, неизменное, ожидаемое: удача временная, счастье кажущееся, радость преходящая. В соответствии с поставленной риторической задачей, которая диктует свои законы композиционного построения текста, в рассказе обнаруживается целый комплекс признаков, определяющих его специфику: драматургическая компактность событий и действующих лиц, сконцентрированный хронотоп (всего один день в одном районе, ограниченном маршрутом поездок рикши), повторы важнейших тезисов (просьба жены, мысли об удаче).

В рассказе оформляется конфликт как бы с «двойным дном», где на поверхности обозначается социальное противостояние, определяющее фабульную часть, а «со дна» проступает метафизическая коллизия, обостряющая общее конфликтное противостояние, обусловливающая специфику развития сюжета. Повествование обретает метафизико-трагическое содержание, организованное условными литературными средствами, где в обыденных бытовых сценах в обнаженном, беспримесно «чистом» виде проступают те или бытийные закономерности и фундаментальные человеческие свойства.

В контексте повествования рассказа Хён Джингона проблематизируется художественная ситуация, обостряющая вопрос о возможностях человеческой воли и способности человека противостоять судьбе. Фабула произведения в своей основе реально-бытовая, писатель тяготеет к разработке коренных проблем человеческого духа, стремится сквозь повседневность разглядеть её скрытую от внешнего взора сущность. Автор акцентирует внимание на выявлении трагического в повседневной жизни обычного человека. И выясняется, что среда, общество, история, природа, само мироздание – все это неотвратимо, фатально предопределяет его судьбу.

Уже в начале произведения, обозначившего завязку действия, в обыденную жизнь вторгается мотив удачи, важнейшей составляющей понятия «судьбы», выраженной через восприятие самого героя  и его мироощущение:

«За первую ездку выручил тридцать чон, за вторую аж целых пятьдесят, и все это за совсем короткое время – весьма недурно. Сегодня везет! А ведь целую неделю почти ничего не удавалось заработать. Монеты позвякивали в руке, радуя промокшего рикшу. Сегодня эти 80 чон – ох, как пригодятся!» [2, с. 53]. Мыслительная рефлексия героя, выражающая его состояние радости, обоснованно мотивируется крайней необходимостью заработанных денег именно в эти дни, разворачивая реалистическую картину событий: «Жена уже больше месяца тяжело, надрывно кашляет. А денег на лекарство нет – их не хватает даже на пустую кашу из чумизы. <…> И вот на днях жена вовсе свалилась с ног, пришлось поверить – болезнь тяжелая» [2, c. 53]. Так рисуется безрадостное зрелище тяжелой, обездоленной жизни рикши, его житейских проблем. Ретроспективно переданная рефлексия героя формирует экспозиционную часть произведения, представляющую общие приметы, условия художественной ситуации, в дальнейшем разворачивающейся в центростремительном сюжете, устремленном к финалу [3, c. 250].

В повествовании, где сосредоточен внутренний конфликт метафизического плана, проступает некоторая настороженность, обусловленная именно вторжением мотива удачи, соотнесенной с возможной случайностью, которая способна повлечь за собой и неудачу. Мотив удачи в контексте рассказа сопрягается с мотивом рока и его ожиданием. На этом основано все повествование, отличающееся динамикой развития событий, порядок перечисления которых снимает их значимость и, напротив, создает напряжение, устремляющее как бы к финалу. Специфика сюжета заключается в том, что от перестановки экспозиции и завязки в целом повествовательная стратегия не прерывается, логика движения сюжета получила дальнейшее развитие, сосредоточив акцент на мысли о фортуне: «… на этом удачи его не закончились. <…> Сколько может везти человеку? Этот студент не хочет тащиться до вокзала, да и плаща, видимо, нет у него… Рикше даже стало немного страшно от такого везения. Ну, а вдруг все прекратится?» [2, c. 55].

Везение воспринимается героем как неумолимый рок, нависший над ним, вызывающий не случайно чувство страха. Человек чувствует свою беспомощность перед судьбой, способной безжалостно погубить все помыслы и надежды людей, вызывающей мысль о недолговечности счастья. Через обыденное восприятие героя актуализируются глубокие философские вопросы, которые в контексте данного рассказа приобретают онтологическое звучание, особенно значимые для корейской ментальности, где понятие «судьба» является определяющим в бытийном плане.

Образ судьбы, бегущей рядом с рикшей, запряженным в тележку, обретает вполне зримые очертания, переданные через его ощущения: «Усадив студента в коляску, рикша понесся  с места бегом. На ногах у него словно крылья выросли, он скорее летел, чем бежал. И колеса его рикши-таратайки крутились столь легко, что он за собой не замечал никакой тяжести. Рикше казалось, что он тащит не тележку на колесах по дороге, а легкие саночки на коньках по льду, хотя лил на землю холодный дождь, и ногам было скользко на грязной дороге» [2, c. 56].

Присутствие капризной судьбы ярко передается через все то же восприятие и ощущения героя, забывшего от радости об усталости, тяжести, скользкости. Именно в этот момент судьба напоминает о своем присутствии, к которой герой не прислушался: «И вдруг его ноги враз словно отяжелели. Он как раз пробегал по своей улице мимо своего дома. В ушах снова зазвучал осипший голос жены: «Сегодня остались бы… Мне плохо…». И пристальный  взгляд был у неё, просящий, как у больной собаки, и голос прерывался…» [2, c. 56].

Не случайно именно в этом месте «ноги отяжелели». Авторская концепция по определению и художественному осмыслению понятия «судьба» отличается глубиной и многозначностью: судьба посылает знаки человеку, а принять их или не принять – это уже воля человека. Писатель выдерживает психологическую характеристику в заданном ритме и соотношении двух планов: бытового и всебытийного,  пытается объяснить психологическое состояние своего героя, которое можно аттестовать, как неосознанная попытка героя противостоять страху, «перебороть» судьбу, бегущую рядом с ним. Социальное, не уступающее онтологическому, привносит в повествование реалистические мотивы, отодвигая бытийное на задний план: «И своему щедрому пассажиру, который был вдвое моложе него, кланялся бесперебойно…» [2, c. 56].

Простое, обыденное, проявлением которого становится житейски-бытовая ситуация, сталкивается с онтологическим, выраженным через концепт удачи, везения, семантически соотносимых с мотивом рока, судьбы, художественно реализуемая в данном произведении. Необходимо отметить, что наблюдается трансформация локального конфликта в субстанциональный, преобразование и переход социально-этической проблематики на онтологический уровень. Философско-этический план развития конфликта формирует сферу глубокого понимания, которое позволяет рассмотреть конфликтное противостояние между материальными ценностями, выраженными в заработанных рикшей деньгами и – вневременными, общечеловеческими, заключенными в метафизическом контексте понятия удачи.

Мотив рока, судьбы, определяющий динамику развития сюжета, раскрывается в кульминационном эпизоде, где быстро захмелевший рикша не выдерживает физической усталости и эмоциональной нагрузки: «… неверной рукой схватил друга за ухо…, начал придираться….» [2. c. 60]. Писатель с психологической достоверностью передает состояние опьяневшего рикши, выплескивающего чувства обиды и несправедливости, сдерживаемые до этого момента. Причины всех бед и несчастий в своей жизни он видит в деньгах, с которыми связан «удачный день»: «Деньги… Проклятые вы гады… Самые проклятые мои враги… Хотите свести меня в могилу Я вас…» [2. c. 61]. И совершенно неожиданно для всех рикша размахнулся и швырнул монеты в стену. «Деньги отскакивали от неё, разлетаясь во все стороны, падали на крышку кастрюль, в чаши для разогрева рисовой водки – и словно подстёгнутые, со звоном разлетались далее, будто жалуясь на обиду и вящую несправедливость слов рикши» [2, c. 61].

Эпизод в трактире свидетельствует, что Ким Чходжи осознал, что его бесправность, безысходность жизни связана с безденежьем, «деньги-идолы», обрекшие его, его семью на нищенское существование, деньги, только недавно доставляющие ему радость, стали ненавистными врагами. Проблема губительного воздействия денег на сознание и жизнь человека является достаточно традиционной в мировой литературной практике. В рассказе корейского писателя отсутствует критический взгляд на обстоятельства, нет выхода на социальные обобщения, выявляющие истинные факторы бедственного положения простых людей, но художественная ситуация, обрисованная в произведении, обнажает до предела тяжкое положение людей социальных низов и их неспособность противостоять ударам судьбы. Через поведение героя рассказа, который «вдруг закатился диким хохотом. Он смеялся столь жутко, что взоры всех, кто был в харчевне, мигом обратились к нему», автор раскрывает роковые последствия слепой фортуны, с силами которой не способен справиться простой человек.

Писатель детализировано подробно прослеживает процесс трансформации «великого удачного дня» в финале, когда он обернется для героя «великой» трагедией. Автор сознательно нагнетает трагическую ситуацию при помощи различных художественных средств, чтобы передать метафизическую атмосферу, где человек оказывается слабым орудием высших роковых сил: («испугала зловещая тишина, схожая с мертвым штилем после затихшего на море урагана», «Ким Чхомджи в глубине замершей в предчувствии души», «дурное предчувствие и темный страх», «холодея от ужаса» и т.д.). Усиливая метафизическое воздействие на читателя, писатель в то же время не ослабляет критической силы влияния, тем самым достигает нужного эффекта восприятия, вызывая чувство сострадания и сочувствия к герою.

В заключительных строках рассказа, составляющих развязку произведения, раскрывается осознание героем ужаса случившегося, чувство великодушия, исходящего из сердца, подавленного героем, замученного нищетой человека. Авторская интенция, выявленная в контексте всего произведения, особой организации сюжетно-композиционной структуры, тщательного отбора художественно-изобразительных средств, выражается в глубоком гуманизме писателя, утверждающем человеческую жизнь как самую высшую ценность: «Тяжелые слёзы живого человека упали на лицо мёртвого. Рикша наклонился и начал тереться об её холодный, гладкий лоб. – Я же купил тебе суп на мясном бульоне, как ты просила, – шёпотом причитал он. – А ты не хочешь есть. Встань, поешь. Ты не сердись на меня. Я тебе скажу, что сегодня у меня был удивительно везучий день…» [2, c. 65].

Библиографический список

1. http://rikonti-khalsivar.narod.ru/Korea33.htm

2. Избранные корейские рассказы нового времени / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. Междунар. центр корееведения; [Сост. пер. А. Х. Ин, Ким Сыну; Лит. пер. А. А. Ким]. – М. : Изд-во МЦК МГУ, 2003.

3. Хализев В. Е. Теория литературы. – М.: Высшая школа, 2002.