Каталог статей из сборников научных конференций и научных журналов- О некоторых социоантропокосмических мифо-архетипических мотивах русской народной сказки «Царевна-лягушка»

Б. А. Дорошин

Пензенская государственная технологическая академия,

г. Пенза, Россия

Архаический пласт русских народных сказок хранит в себе многочисленные, более или менее явственно различимые отголоски имеющих архетипический характер древнейших религиозно-мифологических представлений. С таковыми, в числе прочего, связан  ритуальный характер пляски Василисы (или Елены) – Царевны-Лягушки,  главной героини одноимённой сказки, отличавшейся своими магическими способностями. Эта пляска отражает языческие обрядовые действа, производимые в весенний период годового цикла. Размахивание рукавами, разбрасывание положенных туда лебединых косточек и разбрызгивание вина имели значение магических приёмов, возрождавших природу после её «умирания» на зиму. Очевидно, именно это обрядовое «воссоздание» и отражено в сказочном превращении остатков питья и трапезы из рукавов Василисы в леса, воды и птиц. В пользу религиозно-магической подоплёки указанного эпизода может свидетельствовать и социальная среда, в которой разворачивается его действие – царское семейство и, прежде всего, социальный статус главной героини – жены младшего царевича. Как известно, во многих первобытных племенах и древних государствах важнейшие общественные обряды проводили вожди и цари. Данная традиция сохранялась и в средневековой Руси. Изображения на браслетах XII – XIII вв. свидетельствуют о том, что русские княгини возглавляли весенне-летние языческие обряды и, вероятно, сами исполняли главную роль в священном танце русалки [2, С. 695–696, 738].

В числе архетипов, которые выражают образ Царевны-Лягушки и роль средневековых русских княгинь как жриц, прежде всего необходимо отметить Женскую Самость – архетип природы и жизни, земного и эротического, аспектами которого выступают Принцесса и Жрица. Оба эти аспекта соответствуют образу Царевны-Лягушки, чей статус царевны точно соответствует архетипу Принцессы, стержневая идея которого – ожидание любви через страдания (Спящая Красавица) и самопожертвование, эквивалентные мужской инициации. С этой идеей прямо совпадает и символический образ лягушки, которая, благодаря её морфологическому преобразованию и способности выходить из воды на землю, рассматривается как период трансформации с метаморфозой, что опять-таки предельно ярко проявляется в таком персонаже, как Царевна-Лягушка. [1, С. 31, 33, 61]. Инициатический аспект данного сюжета будет затронут далее.

Этнографические данные о русалиях у различных славянских народов, а также изображения на браслетах дают основания утверждать, что этот магический танец имел своей целью вызывание дождя, прежде всего для орошения посевов и иной растительности. Однако сакральное значение этого танца, безусловно, не ограничивалось лишь утилитарными аспектами, обусловленными земледелием. Неслучайно Б. А. Рыбаков называет его «танцем воды и жизни» [2, С. 716]. Вода – древний и повсеместно распространённый сакрально-космологический символ, характеризуемый как fons et origo (источник и начало), средоточие всех потенций бытия.  «Вода, ты есть источник всякой вещи и всякого бытия!» – гласит один из ведических текстов Древней Индии. Ассоциирующаяся с бесформенностью и потенциальностью, вода осмысливалась как первичная субстанция, из которой рождаются все формы и в которую они возвращаются либо путем инволюции, либо через катаклизм. Религиозное сознание самых разных народов трактует контакт с водой как возрождение: с одной стороны, поскольку за растворением следует «новое рождение», с другой – потому что вода повышает плодородие, жизненный и творческий потенциал. В ритуале инициации вода обеспечивает рождение в новом качестве, в магическом ритуале она исцеляет, в похоронных ритуалах – позволяет возродиться после смерти. Выступая как «живая вода», она символизирует, в конечном пределе, саму Жизнь. Вода, соотносимая в большей степени с женским началом, отождествляется в то же время и с мужским семенем. В шумерском языке «а» означало «вода», «сперма», «зачатие», «порождение». Это значение воды сохраняется и в ряде первобытных культур, сохранившихся до наших дней. Один из мифов острова Вакута повествует о девушке, утратившей девственность, позволив дождю коснуться своего тела. В мифологии индейцев пима из штата Нью-Мексико имеется сюжет об оплодотворении прекраснейшей женщины, олицетворяющей Землю-Мать, каплей воды из облака [3. С. 183 – 185].

Бытование множества разделённых в пространстве и времени, но семантически изоморфных сюжетов и мотивов об оплодотворяющем действии воды на женщину/землю, позволяет предполагать наличие подобного смыслового аспекта и в славянских русалиях, отголоском которых, очевидно, являются чудесные деяния Царевны-Лягушки. Весенне-летние праздники славян, как и многих народов, изобилуют мотивами космогонического «священного брака» Отца-Неба и Матери-Земли. Болгарский исследователь Д. Маринов отмечал, что русалии – это «брачное торжество нив». В то же время в церковных обличениях русалий как пережитков язычества особому порицанию подвергаются главные действующие лица этих празднеств – женщины-плясуньи, исполнительницы ритуальных танцев, характеризуемые с точки зрения христианства как «любовницы дьявола» и «невесты сатаны». Поскольку отождествление земли и женщины укоренено в религиозных традициях всего мира, это даёт основания полагать, что женщины-плясуньи выступали в русалиях представительницами земной продуцирующей силы и посредницами между нею и обожествлённым небесным «мужским» началом природы, тем, которое в церковных наставлениях против язычества отождествлялось с дьяволом. Именно роль магической посредницы между небесным ярусом «хлябей небесных» и почвенно-земным ярусом выявляется при анализе положения исполнительницы русальского танца в композиции, изображённой на средневековых русских браслетах [2, С. 678, 714, 718].

Таким образом, среди архетипов, нашедших своё выражение в русальском танце и ритуальной функции его исполнительниц, важное значение имеет архетип Великой Матери или Матери-Земли, эквивалентный Мудрому Старцу и представляющий женскую целостность, или потенциальную целостность, в пространстве которого становится целостным женский характер, интегрируются различные аспекты женственности. Этот аспект не тождественен женскому потенциалу, выражающемуся в материнстве, но является внутренним и духовным, и может культивироваться по-разному, в частности, при отсутствии детей он может реализоваться в педагогическом поведении. При этом фактически рождённые дети могут помочь развивать материнский аспект характера [1, С. 32].

Очевидно, семантика данного архетипа согласуется, по крайней мере, с тремя ритуальными аспектам русалий как универсального социоантропокосмического действа.

1. Космогонический аспект: подготовка возрождающейся после зимней «смерти» земли, восстанавливающегося в начале нового цикла мироздания к обретению статуса упорядоченной, космически целостной и гармоничной Природы, не только дающей жизнь своим порождениям, но и, подобно заботливой матери, поддерживающей мир, теплоту и заботу о них в своём семействе.

2. Социальный аспект: подготовка княжны или княгини в начале нового цикла к возрождению в символическом статусе «матери народа», «княгини-матушки».

3. Антропологический аспект: подготовка женщин к биологической репродукции в связи с осмыслением весенне-летних праздников как наиболее благоприятного времени инициирования новой жизни вообще и человеческой – в частности.

В связи с последним можно предположить, что образ Царевны-Лягушки содержит инициатический аспект, подразумевающий символический аспект «рождения» девушки в качестве женщины. При этом снятие лягушачьей кожи может быть осмыслено как избавления от детского, дочернего статуса (ср. шкуру как символ хориона – одной из внутриутробных оболочек плода в индийском ритуале «второго рождения») [4, С. 123]. В то же время, перманентный возврат Царевны в кожу Лягушки может иметь значение обретения свойств тотемистического существа путём «прохождения через шкуру», обретения части кожи. В этом смысле образ Царевны-Лягушки изоморфен другим антропо-зооморфных фольклорно-мифологическим персонажам – кентаврам, ихтиокентаврам, русалкам – ставящимся в связь с началом гуманизации животных инстинктов в психологии [1, С. 73, 61] и связанных с тотемизмом в мифологии. Прямое отношение к тотемизму обнаруживает исходный образ центрального персонажа анализируемого здесь сюжета – волшебная (божественная?) говорящая лягушка. В символическом плане такие существа указывают на «архетипическое обожествление, связанное с тотемом, анимализмом, соответствующее принятию иррациональности бессознательного как энергии природной гармонии, позволяющей рассматривать животные инстинкты как проявление разума». В то же время они могут символизировать других людей, в особенности, родителей, поскольку за тотемом стоят мифологические родители. При этом, если в сновидении не представлен пол животного, то большое животное может представлять отца, а малое (каковой является лягушка), соответственно, мать. [1, С. 60].

Представляется, что наиболее значимые семантические и архетипические аспекты многослойного образа Лягушки можно соотнести следующим образом.

1. В наиболее поверхностном слое он символизирует мать.

2. В следующем глубже – «родовую сферу» в самом широком смысле, эгрегор рода, сонм духов предков, царство мёртвых.

3. В нижеследующих – тотемного предка и вообще природу (первичный ил, «глину»), из которой вышел человек.

4. Наконец, в предельно глубоком – сам исток жизни, породившее её божество.

Выяснение более конкретных проявлений и соотношений и значений этих и других аспектов в сюжетных элементах сказки «Царевна-Лягушка», а также в мифологических сюжетах и мотивах, структуре религиозно-магических актов и артефактов, с которыми она связана, может являться предметом отдельных специальных исследований.   

Список использованной литературы:

1. Самохвалов, В. П. Психоаналитический словарь и работа с символами сновидений и фантазий / В. П. Самохвалов. – Симферополь: СОНАТ, 1999.  

2. Рыбаков, Б. А. Язычество Древней Руси / Б. А. Рыбаков. – М.: Наука, 1987.

3. Элиаде, М. Очерки сравнительного религиоведения / М. Элиаде; пер. с англ.; отв. ред. В. Я. Петрухин – М.: Ладомир, 1999.

4. Элиаде, М. Священное и мирское / М. Элиаде; пер. с фр., предисл. и коммент. Н. К. Грабовского. – М.: Издательство МГУ, 1994.